«На фронте я плакала три раза», — воспоминания народного героя, мусульманки Ольги Башей

editor — Mon, 10 Apr 2017 11:31:39 +0000

О волонтерке-парамедике Ольге Башей, недавно принявшей Ислам, многим известной под позывным Кроха, знает каждый украинец, для которого война на Донбассе — не просто очередная сводка из зоны АТО…Ольга просит не называть ее волонтером. Она считает себя просто гражданкой Украины, которая чувствует ответственность за то, что происходит с ее родными, близкими и страной.

Эта героическая девушка спасла сотни жизней там, где, казалось бы, место только мужчинам. Однако далеко не все из них, крепких и выносливых, могут выдержать столько боли и потерь, сколько выпало на долю Крохе. Часто без еды и ночлега, под пулями и минометными обстрелами, без бронежилета, который мешает работать, Оля делает все, чтобы спасти человека, ведь знает, что значит терять родных людей…

«Когда началась война, я все думала, чем смогу быть полезна на фронте. Знала, что смогу помочь…»

— Решение принимать участие в защите территориальной целостности пришло сразу после того, как начался Майдан. Я не была очень активной участницей Революции. На Майдан приходила к афганцам, которых знала с юности, потом к ребятам из Черновцов, откуда был родом мой папа. Постоянно там находиться не могла, потому что, как и у многих, у меня была работа (Ольга работала помощником нотариуса. — ред.). Когда могла — помогала, например, разносила чай и бутерброды…

После того, как в центре европейской столицы начали стрелять, я поняла, что стоит ожидать войны. Вопрос — когда? Еще в 2013–2014 годах жители Донбасса начали массово скупать жилье в Киеве. Они знали что-то или были предупреждены.

Когда началась война, я все думала, чем я смогу быть полезна на фронте. Знала, что смогу помочь, но как? Волонтер Татьяна Рычкова, с которой я познакомилась в соцсетях, предложила поехать на несколько дней в зону АТО. Однако я взяла отпуск и готова была помочь более существенно. Из новостей я узнавала о постоянных ранениях бойцов. Харьковский госпиталь, госпиталь имени Мечникова в Днепре… Умирало огромное количество раненых, но почему? Значит, что-то не так с медицинской помощью…

Хоттабыча (позывной волонтера Ильи Лысенко. — ред.) я нашла у Тани на странице в соцсетях. Написала ему, что хочу поехать в АТО в качестве медсестры. Мы встретились, но на протяжении всей нашей встречи он пытался меня отговаривать, повторял, что это война, что там работают минометы…

Как-то в двенадцать часов ночи на телефон пришло сообщение: «В 6:00 — выезд». Скорее всего, Илья надеялся на то, что я в это время сплю и не увижу эсэмэску, но я не спала — было какое-то предчувствие. Сумку я собрала сразу же после нашей встречи. Когда уезжала, предупредила только сестру. Мама думала, что я еду в отпуск, но почувствовала неладное и проснулась утром, когда я уже стояла на пороге. «Оля, ты знаешь, что делаешь», — сказала она, понимая, что отговаривать меня бесполезно. Свекровь узнала о моем решении, только когда я была уже на фронте.

Уезжая, сказала маме, что если со мной что-то случится, никто в этом не виноват, ведь я сама сделала выбор.

«Вышли врачи и сказали, что сделали все возможное… Я не могла понять — почему? И расплакалась»

— У нас был тяжело раненный 20-летний мальчик из Нацгвардии, имени уже не помню. К сожалению, такие горячие молодые сердца переоценивают свои возможности. Он очень рвался на фронт, только выехал на передовую — и тут же его снял снайпер. Как по мне, у него было легкое плечевое ранение. Мы его забрали и привезли в Артемовск. Бойца реанимировали 10 минут, но он умер. Вышли врачи и сказали, что сделали все, что могли, но ранение несовместимое с жизнью. Я не могла понять — как? Ведь казалось, что угрозы жизни нет. Я расплакалась. И винила себя, что мы не спасли этого молодого бойца. Однако нам с Хоттабычем срочно нужно было выезжать на Попасную, ведь мы разрывались на два направления.

Только на следующий день, когда мы привезли раненых, врачи увидели, что меня мучает смерть того парня. Ко мне подошел судмедэксперт, который пояснил, что я все сделала правильно, вовремя привезла, но то, что он подавал признаки жизни — это была агония. Пуля того калибра моментально разрывает все внутри, до того времени он уже истек кровью. Меня это немного успокоило, но я дала себе слово, что больше ни одного бойца не потеряю…

«Сепары не поняли, как скорая может летать со скоростью 200 км. Это был мой первый минометный обстрел»

— Довезти бойца до больницы на очень низком давлении можно только на таком реанимобиле, который был у нас. Его в зону АТО дал Леша Мочанов (Алексей Мочанов, известный волонтер и автогонщик. — ред.). Именно благодаря такой машине мы спасли много жизней. Это полноценный укомплектованный реанимобиль, а не убитый — без пандусов, носилок, комплектующих и т. д. В зоне АТО Леша был с апреля 2014-го. Он видел, что для спасения бойцов нужна машина лучше и быстрее. После ремонта наш реанимобиль ездил уже 200 км/час, хотя раньше из него выжимали лишь 160.

Как-то поехали забирать раненых из Шахтерска, и начался минометный обстрел. Мы приехали на точку забора раньше, поэтому ждали, спрятавшись за деревом. Думали, что нас никто не видел, но оказалось, что стреляли как раз по нам. Мы прыгнули в машину и помчались на полной мощности. Благо, наши прикрыли. Сепары не поняли, как скорая может летать со скоростью 200 км. Это был мой первый минометный обстрел…

Вначале больше всего не хватало перевязки. Те бинты, что передавали, — это одно только название. Например, когда заходила американская или немецкая гуманитарка, так если уже наложил повязку, то это повязка. Это уже потом как-то завезли наш ИПП (индивидуальный перевязочный пакет. — ред.), который был очень хорошим.

В начале войны на наших глазах гуманитарка, которая приходила от волонтеров, возвращалась на мирную территорию — кому-то куда-то. Сейчас такого нет.

«Я все время мечтала о старшем брате, но в единственном числе, а получила — много»

— Крохой меня назвал Хоттабыч. Еще в первой поездке. Всю дорогу Хоттабыч обращался ко мне «Крошечка, Крошечка». Так все и стали называть. Позже уже появился еще один позывной — «полтора метра ярости». А вообще многие бойцы мне в глаза говорят «сестренка», а между собой — «братухой» называют.

Я все время мечтала о старшем брате, но в одном числе! (смеется. — ред.). А получила много. Это и Хоттабыч, и Леша Мочанов, и Влад Доценко…

Помню, как первый раз ложились на ночлег (а это было под бордюром, чтобы не зацепило осколком), и парни легли так, чтобы я оказалась по центру. Меня это возмутило и я возразила, что не надо меня охранять.

Когда я помогала раненым, Хоттабыч все спрашивал: «Крошенька, откуда ты так умеешь? Ты точно не медик?». Я только улыбалась и отвечала: «Нет, я ж юрист». Когда ты до этого терял близких людей (у меня умерли сестра, брат, потом папа и муж), ты понимаешь, что значит для семьи потерять кормильца. Отсюда естественное рвение спасать человеческие жизни.

«ДАП… Это был конвейер. Я одномоментно получила тринадцать 300-х и двух 200-х. Все — 95-я бригада»

— Первый погибший — это Сережа Сидлецкий (Гризли), доброй души человек. Сережка погиб от кумулятивной пули, которая пробила БТР, бронежилет, прошла сквозь него и вылетела с другой стороны машины… Сейчас его бронежилет находится в Житомирском музее. Когда погиб Гризли, я позвонила Хоттабычу и сказала, что мы заезжаем на Пески. Это направление было относительно спокойным для нас до того времени, пока туда не зашел 90-й батальон 81-й бригады. Ребята были необстрелянные и понесли большие потери.

Где-то 14—15 декабря (2014 года. — ред.) заехал 3-й львовский батальон 80-й бригады (сейчас это 122-й батальон 81-й бригады). Они также потеряли много бойцов, но об этом мало говорят.

Когда зашли бойцы из 79-й ОАЭМБр 95-й бригады (1-й и 13-й батальоны), количество раненых было огромное. У 95-й впервые было столько потерь, ведь у них очень толковые командиры.

В тот раз я одномоментно получила тринадцать 300-х и два 200-х. Все — 95-я бригада. Такого не было ни разу за все время. За четыре дня — около 130 человек 300-х и 30 погибших. Это был конвейер. О стерильности перевязки речи быть не могло. Когда ты стоишь на дороге, а тебе из БТР дают раненых… Там нужно перевязать, того подключить, у того нога раскурочена… Мы все это делали просто на улице, на дороге.

На фронте я всегда вела бортовой журнал, ведь он очень помогает восстановить события. Бойцов нужно обязательно записать, ведь были случаи, когда в машине были бойцы с одинаковой фамилией, именем, отчеством и даже званием! Отличались только годом рождения.

«Он мне кричал в трубку: Кроха, выйду из терминала — женюсь…»

— Потерь было много, но если бы не Герой Украины Игорь Зинич, которого нет уже, их было бы намного больше.

Уже прошло два года, но мне все так же больно вспоминать о нем. Игорь — это мальчик с лучезарными глазами и не сходящей с лица улыбкой.

Когда мы ехали в Пески, Игорю сказали, чтобы нашел Кроху, которая будет помогать забирать раненых из ДАПа. Он меня нашел, попросил помочь с тактическим рюкзаком. Я выбросила ненужное, доукомплектовала необходимыми материалами. Мы виделись только два часа. Уже на следующий день утром он выехал в терминал аэропорта. После этого мы только перезванивались, переписывались эсэмэсками, и он передавал мне раненых.

Помню, среди тяжело раненных был 27-летний парень с Хмельнитчины Игорь Рымарь, который прожил только месяц после полученной травмы. У него была разорвана гортань и челюсть. Зинич сумел поставить киборгу интубационную трубку, которую я на всякий случай положила в тактический рюкзак. Игорек заинтубировал раненого в сложнейших условиях — без света, инструментов, под вражеским огнем. Он имел золотые руки и стал бы прекрасным врачом…

13 января меня отправили в Киев отдохнуть, но как раз в то время начались самые горячие события в аэропорту. А когда 16-го сепары начали травить наших неизвестным веществом, мне позвонил Юра Бондарь (Шаманчик) и рассказал, что происходит. Я быстро собралась и поехала обратно. Искала пути, как добраться. 16 января я уже была на месте, меня привез Юра Бирюков.

Волонтер Таня Рычкова поехала немного раньше, повезла противогазы. Зинич мне звонил и кричал в трубку: «Кроха, у меня все лежат, нас можно брать голыми руками!». Я посоветовала ему влажные салфетки прикладывать к носу, смачивать их время от времени, чтобы хоть как-то спастись. Благодаря этому Игорек и поднял их на ноги. Самых тяжелых прокапывал. Именно благодаря такому неистовому рвению спасать, какое было у Игоря, выжили более 70 человек. Это то общее, что было у нас и благодаря чему получился наш тандем.

На тот момент Игорю было всего 25 лет, а мне — 35. Он мне кричал в трубку: «Кроха, выйду из терминала — женюсь!». Я смеялась — ребенок ведь, но подбадривала, пыталась поддержать, как только могла.

У нас был договор: если кто-то раньше ротируется, ждет другого на Водяном. Я обещала, что вытяну его из того ада.

Это были самые тяжелые пять дней терминала, четыре из них — практически без сна. Я позвонила Роме Бабичу из 93-й бригады и кричала в трубку: «Ромашка, ты мне тут нужен!». У него был кунг, где помещалось 4 лежачих или 12 сидячих бойцов. И пока он летел ко мне из Тоненького, попал под минометный обстрел. Я не знаю, как движок остался целым, но стекло с его стороны было пробито. Рома в рубашке родился. Выходит в «бронике», стряхивает с себя стекло и говорит: «Крошечка, я так рад тебя видеть». Мы сейчас смеемся над этим, но тогда, конечно, было не до смеха, ведь постоянно переживаешь за ребят. А тут еще и этот конвейер — каждая минута играла огромную роль…

20 января, когда уже подорвали терминал и пришла последняя МТЛБ (многоцелевой тягач легкий бронированный. — ред.), я бегала, искала Игоря, но так и не увидела. Комбриг Женя Мойсюк отправил туда машину за Олегом Кузьминых, который также попал в плен, как и выжившие бойцы. Это была последняя надежда на его спасение — мы поняли, что уже все… Я рвалась поехать туда и забрать его, но туда больше ничего не шло.

Я верю, что его можно было вытащить. Игоря просто оставили, он был живой. Мне говорили, что у него были перебиты ноги, но его можно было потянуть в спальнике за собой… Много труда не составило бы. Он их спасал, он их вытаскивал, а его просто оставили…

По сей день мне тяжело об этом говорить, потому что это был ребенок с лучезарными глазами, который мог бы жить, окончить институт и стать отличным хирургом.

«На фронте я плакала три раза»

— Я бы не сказала, что весь фронт был для меня тяжелым. Морально от фронта я не устала, поскольку изначально поставила себе установку, что война — это не сказка, поэтому и не строила каких-то иллюзий. Понимала, что в любой ситуации нужно взять волю в кулак и делать ту работу, которую должен. От нее зависит, спасешь ты человека или нет.

Оружие в руках я держала раз. Это было на День независимости, когда сепары решили нас «поздравить» с праздником. Хоттабыч с ребятами побежали с носилками забрать раненого гражданского. А мне вручили оружие, спросив: «Кроха, стрелять умеешь?». Я так с ним и простояла. Если кто-то домой везет гильзы или какое-то оружие, то у меня всего этого нет. Я не хочу, чтобы мои родные это видели.

Я плакала на фронте всего три раза: когда умер тот мальчик двадцатилетний, когда Сережку «Гризли» похоронили и когда погиб Игорек Зинич.

Я расстроена пятой и шестой волной, потому что если первые четыре были замотивированы и шли на войну на чувстве патриотизма, то последние военные считают, что без обуви и снаряжения воевать они не смогут. Но передовая — это прежде всего защита Родины и своей семьи. Нужно это понимать.

Сейчас Ольга Башей занимает должность советника заместителя министра обороны, но в большинстве случаев работает от имени министра Степана Полторака. По его поручениям Кроха ездит в АТО, чтобы контролировать ситуацию в медицинском направлении. Но сейчас, как и раньше, Оля не может побывать на передовой с проверкой — и сразу же вернуться на мирную территорию.

— Я не поменяла своего отношения к тому, что происходит в АТО, — говорит Ольга Башей. — Если я там, то остаюсь у наших ребят, и если есть раненые, то помогаю с эвакуацией. По-другому я уже не могу…