Сейчас внимание многих украинцев приковано к Казахстану, потому что в этой стране проживало и проживает немало наших соотечественников. В конце концов, с казахской землей связана судьба великого Кобзаря — об этом говорится в материале украинского писателя и философа Петра Кралюка, опубликованном на сайте «Радио Свобода».
В статье «Тарас Шевченко и Казахстан: противник Российской империи симпатизировал казахам» автор приводит некоторые факты, связанные с жизнью Тараса Шевченко в годы его ссылки в Казахстан, подтверждающие неподдельный интерес Кобзаря к казахскому народу, его быту, фольклору и религиозным верованиям.
Далее – авторский текст.
В 1847 году Тараса Шевченко сослали в Казахстан, где он имел возможность познакомиться с местным тюркоязычным населением, исповедующим ислам. Это население он именовал киргизами. В стихотворении «Сон» («Гори мої високії...»), написанном поэтом в 1848 году в Орской крепости, есть следующие слова:
Блукав я по світу чимало,
Носив і свиту і жупан...
Нащо вже лихо за Уралом
Отим киргизам, отже, й там,
Єй же Богу, лучше жити,
Ніж нам на Украйні.
А може, тим, що киргизи
Ще не християни?..
Неподдельный интерес
Шевченко демонстрировал неподдельный интерес к местному казахскому населению. И хотя он был человеком, знавшим привлекательные стороны имперской цивилизации, у него фактически не видим никакого превосходства в отношении «нецивилизованных» народов. Напротив, поэт не раз показывает свою заинтересованность казахским бытом, фольклором, религиозными верованиями. Он называет казахов «дикарями», но не употребляет это слово в отрицательном смысле, поскольку критиковал «цивилизацию», противопоставляя ей «естественность». Так что «дикость» часто трактуется Шевченко именно как естественность.
Показательным в плане интереса поэта к казахским обычаям и верованиям является стихотворение «У Бога за дверима лежала сокира...» (1848). Очевидно, замысел этого произведения возник, когда Шевченко осуществлял переезд из Орской крепости в Раимское укрепление. По дороге увидел одинокое зеленое дерево в пустынной местности, поразившее его воображение. Об этом он пишет в повести «Близнецы»:
«По обыкновению транспорт снялся с восходом солнца, только [я] не по обыкновению остался в арьергарде. Орь осталася вправо, степь принимала по-прежнему свой однообразный, скучный вид. В половине перехода я заметил: люди начали отделяться от транспорта, кто на коне, а кто пешком. И все в одном направлении. Я спросил о причине у ехавшего около меня башкирского тюря, и он сказал мне, указывая нагайкою на темную точку: „Манна аулья агач“ (здесь святое дерево). Я застал уже вокруг него порядочную [толпу], с удивлением и даже (так мне казалося) с благоговением смотревшую на зеленую гостью пустыни. Вокруг дерева и на ветках его навешано набожными киргизами кусочки разноцветных материй, ленточки, пасма крашеных лошадиных волос, и самая богатая жертва — это шкура дикой кошки, крепко привязанная к ветке. Глядя на все это, я почувствовал уважение к дикарям за их невинные жертвоприношения. Я последний уехал от дерева и долго еще оглядывался, как бы не веря виденному мною чуду. Я оглянулся еще раз и остановил коня, чтобы в последний раз полюбоваться на обоготворенного зеленого великана пустыни. Подул легонький ветерок, и великан приветливо кивнул мне своей кудрявой головою. А я, в забытьи, как бы живому существу, проговорил: „Прощай“ — и тихо поехал за скрывшимся в пыли транспортом».
Под этим впечатлением Шевченко нарисовал акварель «Джангис-агач» (1848) и написал стихотворение «У Бога за дверима лежала сокира...».
В стихотворении используется легенда о том, что кайзак (казах) похитил у Бога топор, но этот топор вырубил все деревья. И вот среди этой пустыни осталось только одно дерево:
Одним єдине при долині
В степу край дороги
Стоїть дерево високе,
Покинуте Богом.
Покинуте сокирою,
Огнем не палиме,
Шепочеться з долиною
О давній годині.
І кайзаки не минають
Дерева святого.
На долину заїжджають,
Дивуються з його,
І моляться, і жертвамиДерево благають,
Щоб парості розпустило
У їх біднім краї.
Существует мнение, что при написании стихотворения Тарас Шевченко использовал аутентичную казахскую легенду. Однако эта легенда так и не была обнаружена. Вполне возможно, что ее создала художественная фантазия поэта, опиравшегося как на некоторые легенды, так и на впечатление от своего путешествия из Орской крепости в Раим.
Это путешествие поэт достаточно подробно описывает в своей повести «Близнецы». Данное описание далеко от впечатлений колониста-«цивилизатора» (что мы, например, имеем в Пушкинской «Путешествии в Арзрум во время похода 1829»). Это, скорее, впечатление человека, желающего познать «чужое» (как чуждую ему природу, так и людей).
При этом Шевченко неоднократно демонстрирует восхищение этим «чужим».
Увлечения и живопись
Вот только одна зарисовка поэта, где он рассказывает о пожаре в степи, когда казахи жгли там сухую ботву (представляем языком оригинала):
«Пожар был все еще впереди нас, и мы могли видеть только один дым, а пламя еще не показывалось из-за горизонта. С закатом солнца начал освещаться горизонт бледным заревом. С приближением ночи зарево краснело и к нам близилось. Из-за темной горизонтальной, чуть-чуть кое-где изогнутой линии начали показываться красные струи и язычки. В транспорте все затихло, как бы ожидая чего-то необыкновенного. И, действительно, невиданная картина представилася моим изумленным очам. Все пространство, виденное мною днем, как бы расширилось и облилось огненными струями почти в параллельных направлениях. Чудная, неописанная картина!»
Под влиянием этих впечатлений Шевченко нарисовал одну из лучших своих акварелей «Пожар в степи» (1848). При написании этой картины он также использовал свои наблюдения за жизнью казахских племен. На переднем плане этого живописного произведения изображены сидящие у горящего очага казахи.
Вообще, казахская тема заняла заметное место в живописи Шевченко. Во время путешествия в Раим и пребывания в Приаралье он создал около двух десятков рисунков, где изображена жизнь казахов и других народов этого региона: «Казахи в юрте», «Казахская стоянка на Косарале», «Казахский мальчик разжигает печку», «Пастух на коне» и другие. Интересным является его «Автопортрет с байгушами». Это произведение свидетельствует о том, что автор не только наблюдал жизнь «чужого» ему народа, но и определенным образом стремился вписать себя в контекст жизни казахов.
Шевченко принадлежит ряд других живописных работ более позднего периода, где он изображал не только пейзажи, но и достопримечательности этого региона. Среди них известными являются акварель «Туркменские абы в Кара-Тау» (1857) и рисунок сепией «Молитва за умерших» (1856–1857).
«Безмолвная молитва»
Казахские впечатления нашли отражение в некоторых письмах Шевченко, но самая сильная тема жизни казахов и других мусульманских народов «казахского региона» звучит в «Дневнике» (1857–1858).
Записи «Дневника» дают основания говорить, что его автор проявлял терпимое, а то и положительное отношение к исламу. Например, в положительном плане он говорит о мусульманских представлениях о рае. Его увлекают некоторые народные верования тюркских народов. Представляем языком оригинала:
«Туркменцы и киргизы святым своим (аулье) не ставят, подобно батырям, великолепных абу (гробниц), на труп святого наваливают безобразную кучу камней, набросают верблюжьих, лошадиных и бараньих костей. Остатки жертвоприношений. Ставят высокий деревянный шест, иногда увенчанный копьем, увивают этот шест разноцветными тряпками, и на том оканчиваются замогильные почести святому. Грешнику же, по мере оставленного им богатства, ставят более или менее великолепный памятник. И напротив памятника, на двух небольших изукрашенных столбиках, ставят плошки, в одной по ночам ближние родственники жгут бараний жир, а в другую плошку днем наливают воду для птичек, чтобы птичка, напившись воды, помолилась Богу о душе грешного и любимого покойника. Безмолвная поэтическая молитва дикаря, в чистоте и возвышенности которой наши просвещенные архипастыри, вероятно бы, усомнились и запретили бы как языческое богохуление».
Шевченко также изобразил эту «безмолвную молитву» на упоминаемом рисунке «Молитва за умерших».
Кажется, Шевченко скорее находил общий язык с «чужими» казахами, чем с русскими. Он отрицательно относился к русским староверам-раскольникам. В одном из мест «Дневника» отмечает:
«Грязнее, грубее этих закоренелых раскольников я ничего не знаю. Соседи их, степные дикари киргизы, в тысячу раз общительнее этих прямых потомков Стеньки Разина».
«Товарищи по несчастью»
Впечатления Шевченко от знакомства с восточными культурами были настолько сильны, что он даже планировал написать поэму «Сатрап и Дервиш», действие которой должно было происходить на Востоке.
Правда, отмечал он (представляем языком оригинала): «Не знаю только, как быть с женщинами. На Востоке женщины – безмолвные рабыни. А в моей поэме они должны играть первые роли. Их нужно провести, как они и в самом деле были, немыми, бездушными рычагами позорного действия».
Однако этот замысел так и не был полностью реализован. Лишь позже Шевченко его частично реализовал в начатой, но не законченной поэме «Юродивий».
Характеризуя отношение Шевченко к казахам в целом и к тюркскому миру в частности, можем констатировать, что оно было положительным. Эта положительность определялась несколькими моментами.
Во-первых, Шевченко был противником имперской политики России. Считал, что исламские народы России являются такими же жертвами этой политики, как и украинцы. В этом смысле он видел в них «товарищей по несчастью».
Во-вторых, Шевченко был достаточно толерантным человеком. Об этом свидетельствует как его литературное творчество, так и творчество художественно-изобразительное. Он умел преодолевать «родные» мифы и стереотипы и узнавать «чужое».
Жизнь тюркских народов Казахстана и Средней Азии вызвала у него большой энтузиазм. Отсюда его многочисленные рисунки казахов, отражение «казахской темы» в поэзии и прозаических произведениях.
