«Говорить от имени Ислама» − так называется статья ученого, востоковеда, переводчика Корана на украинский Михаила Якубовича, обнародованная в издании Тиждень, в которой говорится о роли общественных мусульманских интеллектуалов.
Приводим материал полностью.
Сегодня культурное пространство, которое традиционно называют исламским или мусульманским миром, говорит огромным количеством голосов. В них можно разобрать и призывы к миру или, наоборот, войне, и стремление к свободе и демократии, и утверждение тоталитаризма в советском, коммунистическом стиле, и речи о достоинстве человека, и откровенное пренебрежение самым важным — жизнью. Исламский мир, границы которого сегодня не в Стамбуле, а гораздо западнее: в Париже, Лондоне или, скажем, Брюсселе, демонстрирует все больше парадоксов, когда далеко на Востоке можно встретить сторонников западного либерализма, а, например, среди мусульман Евросоюза — услышать агрессивную риторику против «западных ценностей». Помню случай, когда инициаторы одной конференции, на которой я был соорганизатором, хотели услышать мнение «европейских мусульман» о бытии Ислама в светских государствах. Ко всеобщему удивлению она касалась не возможностей, которые открывает свободное общество, а угроз религиозности и других негативов.
И здесь возникает сложный вопрос: а кто имеет право говорить от имени Ислама? Чьи голоса с точки зрения писаных или неписаных правил отображают вещи такими, как они есть на самом деле, без влияния политики, экономики, культуры или других «земных» факторов?
Авторитет впереди науки
В начале XIX века, когда мамлюкский Египет был завоеван Наполеоном, тамошний историк Абдуррагман аль-Джабарто откровенно насмехался над европейским образом жизни. Скажем, ходить дома в обуви или не придерживаться определенных норм гигиены было настоящим «культурным шоком» для арабов, а лозунги Бонапарта о том, что Бог создал всех равными, воспринимались откровенно скептически, прежде всего, учитывая имущественное разделение. Впрочем, после двух веков модернизации, которая происходила одновременно с вестернизацией Востока, эти тезисы отошли в прошлое и уже скорее восточная традиционность стала видеться чем-то в лучшем случае экзотическим, в худшем — варварским.
В Исламе сохранилась классическая «научная» (в смысле передачи знаний о вероучениях) иерархия. Десятки тысяч медресе и сотни религиозных университетов ежегодно выпускают знатоков мусульманского права, наук о толковании Корана, пророческих передатчиков традиций и др. Отдельные учебные заведения («Аз-Зайтуна» в Тунисе, «Аль-Азхар» в Египте, исламские университеты в Медине и Эр-Рияде, духовные центры в иранском городе Кум) принимают студентов из десятков стран, и влияние этих институтов уже давно заметно далеко за пределами региона. Правда, и принадлежность к традиционной научной иерархии, где знание передается от шейхов-наставников к ученикам, еще не означает, что именно один человек имеет право говорить от имени всех. Муфтии, то есть верховные религиозные авторитеты, имамы крупных мечетей, лидеры суфийских орденов… каким бы ни было влияние этих людей, в другой части земного шара найдется такой же мусульманский лидер, который может сформировать диаметрально противоположный взгляд на определенные вещи.
Несколько лет назад в Великобритании провели интересное исследование. Опросив несколько сотен влиятельных мусульман, исследователи обнаружили, что, несмотря на практическое единство взглядов на вероучение, в трактовке отдельных аспектов ответы существенно различаются. Прежде всего речь шла о предназначении женщины в обществе и «исламском» политическом укладе. Отнюдь не все духовные лидеры согласились с утверждением о «второстепенной» роли женщин, а также с трактовкой «халифата» как единственной легитимной с точки зрения Ислама формы правления.
Прошлое столетие внесло заметные коррективы в само понятие религиозного авторитета в Исламе. Появился целый слой людей, которых можно назвать «публичными интеллектуалами»: представители научной, деловой, религиозной или даже военной элиты, которая обращается к широкой общественности не через пятничные проповеди в мечетях или традиционные уроки после них, а в соответствующих телевизионных программах, книгах, на разнообразных семинарах. Эта «параллельная» система неформализованного Ислама, которая в значительной мере функционирует наряду с «официальными» религиозными кругами, приобретает все большее влияние, охватывая миллионы человек. Никто не мешает, например, группе молодых мусульман в Европе слушать и воспринимать на веру некоего консервативного проповедника через YouTube, а в то же время кому-то на Ближнем Востоке зачитываться трудами мусульманского постмодерниста Насора Гамида Абу Зайда. Первый, раз за разом касаясь руками длинной бороды, будет повторять, как правильно держать указательный палец во время молитвы; второй через свои книги будет призывать к критическому мышлению и новому, индивидуальному прочтению Корана.
Языком Корана и современности
Это не означает, впрочем, что более традиционные, собственно религиозные круги не обращаются к верующим языком современности. Достаточно вспомнить, например, саудовского проповедника Аида аль-Карни, автора бестселлера «Не грусти» («Ля тахзан»). Чем-то напоминая психомотивирующие труды Дейла Карнеги, этот опус на 500 страницах призывает к жизненному оптимизму, действенному труду и позитивному восприятию жизни. Соотечественник автора Мухаммад аль-Арифи собирал огромные аудитории, пересыпая свои выступления, как это делают проповедники-харизматы, былями и шутками. Одна из таких шуток, когда оратор озвучил какой-то нелепый текст о манере чтения Корана, всколыхнула волну критики; впрочем, это не помешало его карьере.
Находясь в Бельгии на конференции, посвященной наследию марокканского мыслителя и политического деятеля Абдессаляма Яссина (1928–2012), я спрашивал у исследователей из его родной страны: «Кто, по вашему мнению, заслуживает звания самого выдающегося исламского мыслителя современности?». Немало коллег отвечали, что, несомненно, Тага Абдуррагман. Этот представитель лингвистической философии, который опубликовал более двух десятков книг, действительно заслуживает внимания, поскольку ориентируется на проблемы постсекулярного мира, «реисламизацию» общества и критическое отношение к собственно «арабским социальным мифам». Его идеал — некая «исламская современность», не просто сочетание модернизма и религии, а именно инвестиция в исламское самосознание, его собственную, «автохтонную» эволюцию. Близким к Таги Абдуррагману был и Мухаммад Абид аль-Джабири (1935–2010), который предложил концепцию «эпистемологического разрыва с прошлым» — начало «нового» мышления, чем-то напоминающего средневековый арабский рационализм и свободомыслие времен Ибн Рушда (Аверроэса). Влияние этих интеллектуалов, впрочем, ограничивается определенными университетскими кругами, а их подходы в целом не имеют широкого общественного отклика.
Отдельную нишу в среде современного либерального Ислама заняли так называемые исламские постмодернисты. Одним из них стал Насир Хамид Абу Зайд (1943–2010), который начинал свою карьеру в Египте, а продолжал в Лейдене (Нидерланды), потому что в 1995 году радикальные исламисты добились его объявления «вероотступником». И хотя соответствующие тексты о необходимости трактовки Корана именно в его историческом контексте можно понимать по-разному, настоящими причинами преследования этого автора, вероятно, были его либеральные взгляды, угрожающие для тогдашнего режима Мубарака. Да и сейчас, под властью настоящей военной хунты в Египте продолжаются гонения на политической и религиозной почве. «Гуманистический» или «рационалистический» подход к толкованию Корана, предложенный Насиром Гамидом Абу Зайдом, получил немало сторонников на Западе (его книги уже переведены на несколько языков), но, собственно, так и остался персональным опытом понимания сакрального текста. Примерно такая же судьба постигла сирийца Мухаммада Шагрура, который в своих тезисах о «новом прочтении Корана» как открытой к пониманию Книги, а не совокупности прямых норм, был несколько осторожнее. Но, в конце концов, и его голос остался голосом личного опыта, тогда как религиозная традиция сориентирована прежде всего на коллективное, или, по крайней мере, на то индивидуальное, которое весь этот коллектив принимает. Самым радикальным из этой группы интеллектуалов можно считать Агмеда Мансура, египтянина, который в 2002 году получил политическое убежище в США. Прославился он тем, что открыл чуть ли не новое направление в Исламе — куранийя («коранизм»). Суть последнего была в отрицании сунны — детализированной сакральной традиции, из которой и выводится абсолютная часть мусульманского ритуала. Впрочем, хотя Мансур и другие и смогли собрать вокруг себя группу людей, ни их влияние, ни количество сторонников не дают особых оснований трактовать их как один из полноценных голосов Ислама. Это, скорее, светское либеральное движение, решившее не реформировать традицию кардинально, а просто пойти на окончательный разрыв. В таком случае трудно вести за собой — скорее, просто идешь в другую сторону.
Довольно часто исламский интеллектуализм ассоциируется и с «беженцами» от так называемой исламской революции в Иране, в частности с Абдолькаромом Сорушем. В 2008 году журнал Prospect причислил его к сотне самых влиятельных мыслителей мира. Сподвижник аятоллы Хомейни Соруш в конце 1990‑х годов окончательно переехал на Запад, где в разные годы был ассоциирован с Принстоном, Елем и другими престижными университетами. Главный его месседж — различие между Исламом как внутренней, личной верой и внешними нормами шариата (их, понятно, мыслитель подвергает сомнению). В одном из недавних интервью он даже заявил, что некоторые тексты Корана Мухаммад читал с энтузиазмом, а другие — будучи уставшим, что якобы повлияло и на содержание. Такие тезисы, которые вызывают острую реакцию мусульман, приветствуют некоторые из секуляристов и исламофобов на Западе. В конце концов, «в критическом голосе» заложен своеобразный парадокс: с одной стороны, Соруш выступает как ученый, который должен был бы придерживаться принципа беспристрастности, а с другой — предлагает свое личное видение Ислама.
Услышать Восток
Иногда складывается ошибочное впечатление, будто самые известные исламские интеллектуалы — это, собственно, критики Ислама. На самом деле с современностью связаны еще несколько фигур, которые не так хорошо известны на Западе, но снискали популярность у себя на родине. Прежде всего, это уже упомянутый марокканец Абдессалям Яссин, автор десятков трудов, посвященных Исламу и современности. Основанная им оппозиционная партия «Справедливость и благотворительность» имеет тысячи поклонников по всему миру, а его книги переводят на многие языки. Оставаясь верным традиционному суннизму, Яссин пытался обосновать своеобразную «реисламизацию» мусульманских обществ, возрождение исламской науки, экономики, политики, был сторонником парламентаризма в рамках вероучения. Другой известный деятель современности — малазийский мыслитель Мухаммад Накиб аль-Аттас (1931 г. н.) посвятил немало трудов мировоззренческим основам Ислама, призывая к воспроизведению универсальных ценностей, которые могут быть реализованы в цивилизационном потенциале этой религии. В общем, великий исламский регион Южной и Юго-Восточной Азии, который простирается от Индии до Индонезии, охватывая более трети всех мусульман мира, демонстрирует несколько более стабильную религиозную ситуацию, чем Ближний Восток. Например, среди бойцов «Исламского государства Ирака и Леванта», которое осудило большинство суннитских ученых, практически нет выходцев из Индонезии, а это самая большая мусульманская страна в мире. Другой вопрос, что очень часто голоса исламских лидеров из того региона мало кто слышит, потому что западные медиа значительно реже транслируют позитивные события в исламском мире, концентрируясь преимущественно на уже привычных военных негативах.
Другой вопрос — действительно ли голоса многих интеллектуалов от Ислама могут быть услышаны и на Западе, и на Востоке. Если, например, в Средневековье преподаватели и студенты европейских университетов зачитывались трудами арабских мыслителей, то сегодня в доработках как реформаторов, так и консерваторов случается лишь одна тема: Ислам в его отношении к современности. За редким исключением современные исламские мыслители сосредотачиваются не на том потенциале мировоззрения, который веками воспроизводила их культура, а скорее, на попытке однозначных оценок вероучения. Как это ни странно, и у реформаторов, и у консерваторов оно выступает неким монолитным блоком, который безальтернативно провозглашен или «внутренней духовностью», или внешними нормами. Однако, как свидетельствует всё культурное богатство и разнообразие исламской цивилизации, эти тезисы далеки от действительности, ибо множественность мнений в ней — явление, которому уже почти 14 веков. И, очевидно, настоящими голосами Ислама могут стать лишь те лидеры, которые начнут воспринимать это разнообразие и пытаться прийти к общей черте, а не вырезать с карты мирового мусульманства один островок, который будет претендовать на истину в последней инстанции.
