Крымский гражданский активист Сервер Мустафаев летом 2016 года вместе с еще несколькими соотечественниками-крымскими татарами стоял у истоков «Крымской солидарности». Сегодня он один из ее координаторов. Чаще всего Мустафаева можно увидеть под одним из судов, на очередном обыске либо в банке с ведрами, наполненными десятирублевыми монетами.
В беседе с Ильей Тарасовым – журналистом издания Крым.Реалии Сервер Мустафаев рассказал, как историческая память его народа связана с «Крымским марафоном», какую роль в ненасильственной борьбе играет религия, почему в Крыму все выучили 51-ую статью российской Конституции и пойдут ли крымские татары на предстоящие выборы президента соседней России.
Расскажи, как вам удалось собрать такую сумму денег в рамках «Крымского марафона»?
– Нас приятно впечатлили результаты второго «Крымского марафона». За срок чуть больше месяца мы смогли собрать порядка 2 млн рублей (950 тыс. гривен – КР), и это только в рамках Крыма. В «марафоне» приняло участие не менее 100 тыс. человек. На акцию откликнулись практические в каждом втором доме. Более того, сбор средств до сих пор продолжается, хотя мы и объявили об окончании «марафона». Каждый спешит в нем поучаствовать.
На сегодня собранная сумма полностью перекрывает все штрафы, более того, образуется определенный фонд на будущее, потому что иллюзий никто не питает. А с конца февраля, а может быть в начале марта мы начнем массово оплачивать эти штрафы.
Почему силовики выбрали тактику «бить рублем»?
– Когда существует устойчивое мнение, что «деньги решают всё», думаю, логика силовиков была следующая: мы поставим его (активиста, – авт.) в сложное финансовое положение, и он будет вынужден отказаться от своей мирной борьбы. Как минимум на время, пока он не заработает немалые деньги на оплату штрафа. К тому же не всегда можно найти работу, если за тобой тянется слава борца с несправедливостью.
Ранее власти думали, что активистов можно будет усмирить административными арестами. Как видишь, все вышло с точностью до наоборот. После недели отсидки люди выходили героями, и это подстрекало их к еще большей активности.
С чем ты связываешь успех «Крымского марафона»? Два миллиона рублей за месяц – это в какой-то степени рекорд.
– Крымские татары – это народ-диссидент, который многое пережил на своем историческом пути. Для молодого поколения сегодняшняя реальность – это что-то новое, мы о таком только слышали от наших дедушек и бабушек. А сегодня сами переживаем это – репрессии, ложные обвинения. Естественно, мы вспомнили, как старшее поколение пыталось бороться с несправедливостью. Сегодня это все тот же мирный протест, только в новом формате. Я думаю во многом успех «марафона» – это историческая память народа о ненасильственной борьбе.
Всё большее количество людей в Крыму просто стало осознавать, что прийти могут и за ним?
– В первые несколько лет российской действительности в Крыму пропаганда пыталась подавать репрессии под соусом борьбы с отдельными людьми, у которых «неправильные» политические или религиозные взгляды. Но сегодня у нас в Крыму десятки, а то и сотни примеров, когда преследованиям подвергаются абсолютно разные, может, в чем-то даже не согласные друг с другом люди. Соответственно, появляется осознание, что это не проблема отдельных людей, а целого народа. Люди видят, что (силовики – авт.) закончив с одними, переходят на других. В итоге под этот каток можешь попасть и ты. Люди стали понимать – если оставаться в стороне, то когда придут за тобой, встать на защиту будет некому.
Сейчас крымские татары показывают удивительный пример выдержки. Но надолго ли этого хватит? Насколько большой у вас запас прочности?
– Да, это сложно. Одно дело – наблюдать диктаторские режимы где-то далеко, другое дело – испытывать это на себе. Выглядывать каждое утро в окно с опасением, не пришли ли уже к тебе, постоянно ходить с мыслью, не следят ли за тобой. Но ведь это удел не отдельно взятых людей. Если бы борьбу с несправедливостью вели одни и те же люди, рано или поздно они бы сломались. То, что раньше делало пять человек, сегодня делают десять, завтра будут делать сто. Звучит пафосно, но люди это видят, и их это очень вдохновляет на работу, помощь, взаимовыручку.
Пассионарность людей сейчас на пике, или это еще не предел? Или, может, наоборот – кто-то уже выдохся?
– Среди тех, кто в борьбе с первого дня, усталость можно наблюдать. Все-таки более трех лет жить в ритме, когда потеряны день и ночь, когда забыто понятие «выходной» – сложно. Но если в целом говорить про народ, то я считаю, что до пика активности еще далеко. Речь не только о «марафоне», пикетах, гражданской позиции. Многие вещи мы можем даже не замечать. Когда, например, приезжают за 100 километров, чтобы помочь семье политзаключенного с ремонтом, помогают с продуктами, просто звонят поддержать словом.
И все же, есть ли у крымских татар болевые точки?
– Все понимают, что любая активность в итоге может привести тебя в тюрьму. Это тяжело осознавать. Но, с другой стороны, многие уже поняли, что если ты не лезешь в политику, это не означает, что она не залезет в твой дом. Видя уровень репрессий, человек понимает – рано или поздно к нему тоже могут прийти. В чем обвинить – это не проблема, хоть в преступлениях твоего детства. И тут возникает важный момент: ко мне придут, когда я занимал позицию «моя хата с краю» или когда я был на «передовой»?
Люди становятся более религиозными, вернулась практика коллективных молитв-дуа. С чем это связано?
– Думаю, это свойственно любому человеку – в падающем самолете или на тонущем корабле не бывает атеистов. Так же и здесь. Когда пришла реальная угроза в отношении всего народа, люди неизбежно начинают проявлять набожность и обращаются за помощью к Богу. Пытаются в религии найти решения сложных проблем, с которыми они столкнулись.
Религия – это дело личное, а в Крыму наоборот, мы наблюдаем то, что религия начинает играть социальную роль. Всё те же дуа, например.
– Религия обрела общий знаменатель, потому что и проблема-то общая у всех. С каждым новым днем мы всё больше убеждаемся: если ты крымский татарин, мусульманин, значит, ты уже «в списке». Остальное – вопрос времени. Сегодня весь мир говорит о Крыме, но кто здесь, на месте, может реально изменить ситуацию? Какой юрист или закон может остановить сроки с огромными сроками? Поэтому люди начали в какой-то мере уповать на Бога.
Ты стоял у истоков «Крымской солидарности», за два неполных года вы выросли из небольшой инициативы в полноценную сеть гражданских активистов, журналистов, юристов. С чем ты связываешь такой быстрый успех?
– Я считаю, это заслуга нашего народа. Не важно, какая это инициатива – в любом случае народ встал бы на защиту своих прав. Когда-то это были инициативные группы, сегодня «Крымская солидарность». Думаю, главная роль «Солидарности» в том, что она стала катализатором пробуждения, всё остальное – это уже работа народа.
«Крымская солидарность» стала узнаваемой за пределами Крыма?
– Безусловно, мы ощущаем поддержку и со стороны материковой части Украины и даже из России. Важную роль в этом сыграли СМИ и отдельные журналисты, которые систематически освещают ситуацию на полуострове. А что касается узнаваемости... последнее заседание «Солидарности» в Судаке, которое силовики попытались сорвать, хорошо это иллюстрирует. Тогда я окончательно убедился, что нас стали замечать.
Наверняка вы потом анализировали этот визит силовиков. К какому выводу вы пришли, почему они стали так реагировать?
– Нам кажется, что силовикам чем дальше, тем больше не нравится работа «Солидарности» по освещению ситуации в Крыму. Мы же на своих заседаниях, в стримах из-под судов не говорим: «вот, мы хорошие, а они – плохие». Нет, мы лишь говорим, посмотрите на ситуацию объективно, этого будет достаточно, чтобы понять предвзятость власти к крымским татарам. Кроме того, на таких встречах люди повышают свою юридическую грамотность. Это обернулось тем, что о 51-ой статье сегодня знает каждый.
У меня напрашивается вывод в связи с этим: активисты становятся более подкованными, силовики – более дерзкими в своих действиях. Следовательно, противостояние усугубляется. Это так?
– Сейчас силовики «Крымскую солидарность» и гражданский активизм пытаются сделать опасными, токсичными для обычных людей. Показать, что за это тоже будем преследовать, обыскивать, сажать. Конечно, есть риск, что люди могут подумать: раз это опасно, тогда давайте придумаем другие варианты ненасильственного сопротивления. Но в том то и суть, что не нужно изобретать велосипед – раз мы выбрали такой путь, значит нужно по нему идти. Наоборот, если сидеть дома и молчать, тогда наша песня будет спета. Потому что второй раз «проснуться» будет тяжело.
Страхи по поводу «сидеть дома и молчать» – реальные или гипотетические? Я не наблюдаю, чтобы кто-то сидел дома и боялся. Но могу, конечно, ошибаться.
– Я думаю, такие мысли все же могут в голову людям проникнуть. Поэтому я хочу сказать: если все же кто-то об этом начал задумываться, пусть сначала взвесит все «за» и «против». Потому что это как в знаменитой фразе Черчилля: «Если между войной и позором выбирать позор, то получишь и войну, и позор». Но это все же больше гипотетические риски. Я уже убедился, что на смену одним придут другие. Арестовали десятерых – вышли сто.
Ты упомянул национальное движение крымских татар. Уже потом, анализируя это явление в историческом ключе, заговорили об уникальном примере ненасильственной борьбы народа с тоталитарным режимом. У вас сейчас есть ощущение, что вы делаете историю, или все же за повседневностью этого не замечается?
– Целенаправленно никто об этом не думает, не мысли об истории толкают людей на борьбу. Но если остановиться и задуматься, что происходит вокруг, какие дни переживает твой народ, то приходит осознание, что те, кто выступает в судах, сидит в тюрьмах – это новые диссиденты. Все же оценку людям и событиям будут давать позднее. Сегодня разговор не об этом. Сегодня есть угроза, она до сих пор над головой, и ее надо решать.
Говоря об угрозах, напрашивается вопрос про диалог с властью. Идет четвертый год аннексии. Как ты думаешь, почему до сих пор не удалось достичь хоть каких-то компромиссов с власть имущими?
– Вести диалог стоит лишь в том случае, когда вторая сторона слышит тебя и имеет реальные рычаги принятия решений. Но когда все это номинально, и власть – она лишь «так называемая», то это не диалог, а утопия. Ну и в целом, мы не можем поступиться своими принципами и ценностями в обмен на туманные перспективы свободы, спокойствия и хорошей жизни.
Не могу обойти стороной предстоящие выборы президента России. Пойдут ли крымские татары голосовать?
– За всех расписываться не берусь, конечно. Но как можно говорить о принятии тойили иной власти, когда власть имущие годами не расследуют дела Решата Аметова, Эрвина Ибрагимова, когда за разговоры на кухне отправляют на 15 лет в тюрьму. Что касается власти в Крыму, то ее представители, даже из числа крымских татар, еще недавно говорили о себе как о борцах за интересы народа. А некоторые и продолжают так говорить до сегодня. Но прошло уже достаточно времени, чтобы каждый проявил свое истинное лицо. Для народа предатели и коллаборанты стали явными. Зная все это, рядовой человек говорит: «Нет, я не могу взять в руки бюллетень, не помня при этом, что происходит с моим соседом».
Как будет развиваться ситуация после 18 марта? Репрессии усилятся, пойдут на спад?
– Скорее всего лучше не станет, к сожалению. Хотя после выборов на носу Чемпионат мира по футболу. Это тоже такое событие, которое власти не хотят смазывать громкими арестами. Сезон «урожайных» арестов и посадок обычно приходится на осень. Мы, конечно, не отчаиваемся по этому поводу, но иллюзий уже никто не питает.
Ты говоришь, что иллюзий никто не питает. Это означает, что люди постепенно стали привыкать к нынешней реальности в Крыму? Это закаляет или разъедает?
– Здесь все зависит от правильно расставленных приоритетов и целей. Если ты понимаешь, зачем ты ведешь мирный протест, то это только добавляет тебе сил и уверенности в своей правоте. Не исключаю, что кого-то картина повседневных репрессий разъедает, ломает, заставляет уйти в сторону. Как бы там ни было, но разница между 2014-2015 годами и 2018 годом колоссальная. Если тогда во многом царила растерянность, то сегодня мы точно знаем, что нам делать, когда тебя остановили неизвестные люди на дороге, когда утром пришли с обыском, как вести себя на допросе. Мне хочется верить, что у этой репрессивной реальности есть и положительные моменты. Люди поняли, что это еще одна эпоха, страница народа – и ее нужно должным образом пройти.
