Важно рассказывать истории людей, столкнувшихся с репрессивной машиной в Крыму

Независимый российский журналист Антон Наумлюк побывал в Крыму. Своими впечатлениями от встреч с крымскими татарами, украинскими активистами, о работе местного населения в поддержку семей репрессированных крымчан журналист поделился с Радiо Свобода.

«Гибридная депортация» — этот термин возник у нас в разговоре с родителями Ахтема Чийгоза, — рассказывает Антон Наумлюк. Его родители помнят депортацию 1944 года, они сравнивали ее с тем, что происходит сейчас. И в какой-то момент мы пришли к выводу, что сейчас на полуострове происходят не менее разрушительные для крымских татар, для национального движения Крыма события. «В 44-ом можно было посадить весь народ в вагоны и отправить их, теряя по дороге трупы, куда-нибудь в Сибирь, в Казахстан. Сейчас это сделать нельзя, не допустит мировая общественность».

То есть речь идет о такой форме давления, о создании таких условий, когда люди сами будут вынуждены бросать свои дома?

— Можно создать условия, при которых люди сами начнут собираться и уезжать. Почти все семьи, в которых прошли аресты, обыски и задержания, когда я их посещаю, делаю с ними материал, я спрашиваю: а что вы будете делать, когда ваши родные выйдут, когда их освободят? Это такой не очень честный вопрос, если говорить начистоту, потому что все прекрасно понимают, что хоть какой-то надежды на реальное правосудие, на то, что отпустят просто так, нет ни у кого. Но тем не менее, я спрашиваю, и больше половины людей склоняется к тому, что вот их отпустят, мы тут же собираемся и уезжаем, бросаем дома, бросаем все, что здесь успели накопить с момента возвращения, уезжаем в Украину и больше не возвращаемся.

Что представляет собой «Крымская солидарность», это официально зарегистрированная организация, как она возникла и почему?

— Нет, она не зарегистрирована. Ее не хотят легитимизировать, поскольку она сразу же подпадет под очень жесткое законодательство России об общественных организациях.

То есть она сразу же станет враждебной, исходя из нынешних законов России?

— Она и так, в общем, «враг народа», но сейчас ее нельзя официально закрыть, нельзя ее назвать иностранным агентом, наложить на нее какие-то бешеные штрафы, как это в России принято в отношении нелояльных общественных организаций. На самом деле это организация, объединяющая, прежде всего, родственников арестованных и задержанных, чаще всего крымских татар и активистов, которые предпринимают какие-то усилия помощи семьям и самим задержанным.

Они собираются раз в месяц, подводят итоги, планируют какие-то действия. Это совершенно практические действия, то есть помощь детям, которые остались без отцов, сборы этих детей в школу.

Как это делается, ведь нужно, чтобы власти не узнали об их работе?

— Во-первых, власти, конечно, знают, поскольку это все-таки не шпионская организация, это люди, которые помогают друг другу и не видят в этом ничего зазорного. Во-вторых, работа российских спецслужб на полуострове достаточно, на мой взгляд, разветвленная и успешная, поскольку истерия у российских властей по поводу и крымских татар, и неких «украинских диверсантов», которых теперь ловят практически каждый месяц, достигла какого-то параноидального уровня. Думаю, что власти знают, просто с ними нельзя ничего сделать. Что сделаешь с людьми, у которых арестовали родных и которые просто хотят помогать друг другу и своим родным за решеткой?

Сколько сегодня жителей Крыма, имею в виду не только крымских татар, но и украинских активистов, арестованы, сидят в тюрьмах?

— Очень сложно сказать. Это, наверное, уже не десятки, поскольку только крымских татар 19 человек. Если мы начнем смотреть на разные дела, которые возбуждаются на полуострове, то у нас сложится цифра минимум человек 50, которых подвергают репрессиям разного рода. Большое количество людей очень тихо отправили в колонии на территории России. Мы их никогда не увидим, если они не выйдут на связь сами. Их очень сложно отследить. Крымские татары все-таки стараются своих отслеживать скрупулезно, а сколько было проукраинских активистов, особенно что касается ранних задержаний, к сожалению, мы не знаем.

Для большинства Крым остался в памяти как прекрасное и спокойное место отдыха. Если бы вы там не были с тех пор, а приехали бы сейчас, что первым бросилось бы в глаза? Ощущается ли, что вы попали на оккупированную территорию?

— Последний раз я был в Крыму до аннексии, в 2004 году, то есть я как раз такой человек. Большинство населения как жило своей жизнью, так и живет дальше. Цены выросли, пенсии тоже немножко выросли, зарплаты остались теми же. Паспорта у большей части остались украинские, и взяли новые российские. Границу пересекают, имею в виду административную с Херсонской областью, по российскому паспорту, на украинском блокпосту показывают украинский.

Сейчас вот такая странная тенденция пошла — например, рейд в Симферополе, после которого задержали пять человек, у которых нашли украинские паспорта. Такое ощущение, что власти начали эту юридическую проблему решать для себя, то есть преследовать тех, кто пользуется обоими паспортами.

То есть внешней черты, которая бы указывала на то, что вы находитесь на оккупированной территории, нет, все течет по-прежнему?

— Я бы назвал огромное количество билбордов, рекламной продукции, связанной с Владимиром Путиным, с «Единой Россией», то есть это какая-то визуальная, не очень хорошего качества легитимизация аннексии. Везде висят билборды с историческими персонажами, особенно из крымских татар, которые когда-то входили в систему госуправления еще Российской империи. Такое ощущение, что власти хотят вот эту линию преемственности, что Крым находился в составе Российской империи, а соответственно, он принадлежит России, легитимизировать в глазах самих крымчан.

Когда Вы были в Крыму, боялось ли местное население общаться с Вами как с российским журналистом?

— Страх был не перед чужим, а вообще сказать что-то громко и сделать какое-то заявление, которое может быть расценено властями или силовыми структурами как нелояльность. Более того, даже пророссийски настроенные граждане очень неохотно идут на контакт с журналистами. Вот это такое кухонное обсуждение, оно как было, так и осталось, и люди действительно боятся выражать свое мнение.

Другое дело, что те, кто столкнулись уже с репрессивным аппаратом, я имею в виду крымские татары, в семьях которых есть задержанные и арестованные, чаще всего совершенно открыто и без любых обиняков, без каких-то условностей выходят на контакт, записываются на видео.

То есть проблем в общении с местным населением не было?

— У меня нет. Но я работаю в той среде, которая подверглась репрессиям, эти люди чаще всего видят во мне помощника и человека, который готов рассказывать их историю. Очень многие понимают прекрасно, что публичность и какая-то известность, в том числе на международном уровне, это один из очень небольших шансов возвращения их родных домой.

На Ваш взгляд, существует ли какая-то параллель между аннексией Крыма и событиями, которые происходят сейчас на Донбассе, между оккупацией Крыма и российско-украинской войной?

— Это вопрос больше для историков, лет через 30, когда вскроются документы. Но даже того, что есть, достаточно, чтобы понять, что это звенья одной цепи. Сравнивать их тяжело, поскольку в Крыму, даже не знаю, как это сказать, хорошо это или плохо, не было военных действий. Да, фактически были жертвы, но тем не менее каких-то боевых действий не велось, военного сопротивления как такового не оказывалось. На Донбассе совсем другая история.

А цели похожи?

— Я не вижу и не видел желания России забрать Донбасс, именно присоединить его как территорию. Гораздо больше это было похоже на ситуацию с грузинским конфликтом, когда создавалось такое буферное, полностью подконтрольное квазигосударство, территория, которая-де-факто принадлежит России, но-де-юре является неким образованием, непризнанным международным сообществом. В какой-то момент российские власти примерно к этому и стали подводить всю ситуацию на Донбассе.

Ситуация с Крымом совсем иная. Все свидетельства, которые я наблюдал, все очевидцы, с которыми я разговаривал, в один голос говорят, что усиление военное, в том числе усиление России на полуострове, началось далеко не в 2014 году. Один из задержанных так называемых «диверсантов» Штыбликов работал военным аналитиком, проводил анализ военного присутствия, в том числе России на полуострове, российского Черноморского флота. Он писал о том, что бесконтрольное усиление, военная техника, количество военных Черноморского флота в Крыму наблюдалось еще в 2011 году, то есть очень задолго до всех событий. Я считаю, что это говорит о том, что планы по присоединению Крыма, по аннексии были еще задолго до событий.

В Праге открылась выставка Ваших фотографий, сделанных в Крыму. О чем Вы хотели рассказать?

— Буквально несколько дней назад была открыта выставка в Анкаре при очень большом участии крымскотатарской диаспоры в Турции, украинского посольства и, как ни странно, властей Турции. Выставку открывал заместитель министра иностранных дел. Примерно такая же выставка была открыта в Праге. Это итог работы нескольких месяцев в Крыму. Я общался с родными задержанных и арестованных, тех, кто подвергался репрессиям, с родными тех, кто пропал. Это не только крымские татары, но и украинские активисты. Годами о них вообще нет никаких сведений, и таким родителям, наверное, даже хуже, чем тем, кто знает, что их дети сидят за решеткой, но они хотя бы живы.

Все эти лица — родные, близкие, родители, плачущие дети — их могли увидеть посетители на этой выставке. Это одна десятая, одна пятнадцатая того, что на самом деле было снято в Крыму. Там огромное количество людей, которые столкнулись с репрессивной машиной, и рассказывать их истории, на мой взгляд, очень важно для того, чтоб они не казались какой-то массой непонятных крымских татар, которых преследуют за что-то. Каждый их них — это своя история. Кто-то — врач-стоматолог, кто-то повар, кто-то бизнесмен, кто-то строитель, у кого-то семеро детей. И какой же он террорист, если он работает на трех работах, чтобы прокормить свою семью?

Особенно выделяются фотографии, на которых отцы впервые встречаются со своими детьми.

— Количество задержанных и арестованных уже таково, что несколько детей родились в то время, когда их отцы уже были арестованы. Матери приносят этих малышей в суды на очень редкие процессы по продлению ареста. Эти суды проходят раз в несколько месяцев. Туда привозят отцов, и им показывают малышей из-за решетки, чтобы они в первый раз увидели своих детей, потому что сроки грозят вплоть до пожизненных. Суды, к сожалению, ведут к тому, что отцы своих детей могут не увидеть еще очень и очень долго.