В 1835 году молодой, но уже хорошо известный, писатель Николай Гоголь издал сборник произведений под названием «Арабески». Это была своеобразная смесь художественных произведений со статьями, посвященными литературе и искусству. Особый интерес среди них вызывает эссе, главным героем которого стал аббасидский халиф Абдуллах ал-Мамун. Выбор Н. В. Гоголем в качестве объекта для исследования этого исторического персонажа вызвал неподдельное удивление у современников, мало что знавших об истории Арабского халифата.
Еще до издания сборника «Арабески», Гоголь, на основе статьи «Ал-Мамун», подготовил лекцию для студентов Петербургского университета, преподавателем которого он являлся на тот момент. Прочитанная в октябре 1834 г. лекция вызвала нешуточный ажиотаж среди интеллектуальной элиты. Достаточно сказать, что на ней присутствовали известные поэты А. С. Пушкин и В. А. Жуковский. У современников сохранились противоречивые впечатления о лекции: по воспоминаниям одних, Н. В. Гоголь выступил как блестящий оратор, а по мнению других, он говорил «вяло, безжизненно и сбивчиво, что скучно было слушать».
Даже в наше время имя ал-Мамуна (786 — 833гг.) известно лишь узкому кругу историков и арабистов. Будущий халиф был сыном правителя Харуна ар-Рашида, прославившегося благодаря сборнику сказок «Тысяча и одна ночь». Ал-Мамун стал халифом благодаря победе в гражданской войне над своим братом аль-Амином. Из достоверных источников известно, что в 20-е годы IX века халиф ал-Мамун основал в Багдаде Дом мудрости, исследовательский и переводческий научный центр, который стал прибежищем секты мутазилитов.
В Доме мудрости известные ученые занимались переводами трактатов древнегреческих и индийских философов, трудов по астрономии, медицине, математике. Сам ал-Мамун оказывал покровительство мутазилитам, давая им возможность участвовать в теологических дискуссиях. В правление ал-Мамуна, а также его преемников, традиционные исламские богословы были подвергнуты михне — испытанию, в ходе которого их спрашивали о том, был ли сотворен Коран. Те богословы, которые высказывали сомнения в этом тезисе, считались нелояльными режиму и подвергались преследованиям со стороны властей.
Вот такая, весьма противоречивая, историческая фигура оказалась в центре внимания Гоголя. Для работы над статьей писатель задействовал почти все доступные ему, на тот момент, материалы, посвященные аббасидскому халифу. В основном речь идет о европейских ученых, среди которых следует выделить И. Г. Гердера, Ш. Л. Монтескье, Ч.Миллса, С. де Сисмонди. Следует также отметить, что Гоголь, не имея возможности познакомиться с оригинальными работами апологетов мутазилитизма, тем не менее, понял суть их расхождений с суннитами, указав на то, что сектанты были уверены в сотворенности священной книги мусульман — Корана.
Интересны рассуждения Н. В. Гоголя о самом Арабском халифате как великом мусульманском государстве, чья военная и экономическая мощь затмевала силу любой державы тогдашнего мира. «Грозный халифат величественно возвышался на классической земле древнего мира. Он обнимал на востоке всю цветущую юго-западную Азию и замыкался Индиею; на западе он простирался по берегам Африки до Гибралтара.
Сильный флот покрывал Средиземное море; Багдад, столица этого нового чудесного мира, видел повеления свои исполняющимися в отдаленных краях провинций; Бассора, Нигабур и Куфа зрели новообращенную Азию, стекающуюся в свои блестящие школы; Дамаск мог одеть всех… дорогими тканями и снабдить всю Европу стальными мечами, и араб уже думал, как бы осуществить на земле рай Магомета; создавал водопроводы, дворцы, целые леса пальм, где…били фонтаны и дымились благовония Востока».
Для Гоголя фигура ал-Мамуна представляла интерес еще и потому, что халиф считался покровителем наук и искусства, что было близко ему как человеку творческому. С другой стороны, Гоголь понимал, что попытка привить чужеродные элементы, в виде древнегреческой философии, на мусульманский грунт, оказывали разрушительное воздействие на само исламское общество.
«Многообъемлющий и точный философ Греции не мог сойтись с их воображением, слишком стремительным, слишком колоссальным и восточным, но аравийские ученые, занимаясь долгое время копотливою работою, уже несколько привыкнули к точности и формальности и оттого принялись за него с ученым энтузиазмом. Эти бесконечные выводы, это облечение в видимость и порядок того, что они прежде чувствовали в душе пламенными отрывками, не могли не околдовать тогдашних ученых. Воспитанный под их влиянием ал-Мамун, исполненный истинной жажды просвещения, употреблял все старания ввести в свое государство этот чуждый дотоле греческий мир».
Эта цитата как нельзя лучше свидетельствует о понимании Н. В. Гоголем всего драматизма, той культурно-религиозной революции, которую пытался осуществить ал-Мамун, внедряя в мусульманское общество «чуждый греческий мир». Древнегреческая философия была нужна мутазилитам для укрепления своего положения в государстве. Это было не просто «новое знание», а система, дававшая в руки сектантам дополнительную аргументацию в споре с суннитами. Введение михны свидетельствовало, что ал-Мамун хотел укрепить влияние мутазилитов, в противовес суннитам. Этот момент отлично подметил Гоголь в своей работе.
«Первым шагом к образованию своего народа он почитал истребление энтузиазма, того энтузиазма, который составлял существование народа аравийского; того энтузиазма, которому он обязан был всем своим развитием и блестящею эпохою, подорвать который значило подорвать политический состав всего государства». Говоря о «своем народе» Н. В. Гоголь имел в виду именно мутазилитов и их учение, которое должно было прийти на смену традиционному суннитскому исламу.
Безусловно, не имея доступа к арабским первоисточникам, Гоголь порой упрощает образ самого халифа и примитивизирует эпоху, которая, как мозаика, состояла из множества экономических, политических, религиозных и военных компонентов, о которых автор статьи не имел представления. Тем не менее, работа Гоголя свидетельствует о широте его взглядов, которые выходили не только за пределы украинской исторической и литературной традиции, но и за пределы европейского культурного пространства.
Александр Степанченко
