В ночь на 28 декабря 2017 года на военном аэродроме аэропорта «Борисполь» Игорь Анатольевич Козловский вместе с другими пленниками «ДНР» ступил на свободную землю после почти двух лет плена.
Дни томительного ожидания сменились насыщенным графиком, в котором — врачи и журналисты, многочисленные деловые контакты, гости, родственники, встречи с друзьями и учениками... Впрочем, невзирая на занятость, Игорь Анатольевич нашел время, чтобы рассказать об опыте, полученном в заключении, внутренних процессах «ДНР», видении реабилитации пленников и своих планах.
— Две недели на свободе — очень насыщенные в коммуникативном плане. Какими они были для вас, с частыми вопросами о плене и попытками журналистов «залезть под кожу», вызвать эмоции на камеру?
— Я понимаю журналистов, у них — редакционное задание. Да, это касается каких-то глубинных чувств, не очень хочется их поднимать, но есть определенная ответственность перед людьми, которые там остались. Эти вопросы связаны с интересом к тому, что происходит там, что происходит со мной, что было в плену — и надо открываться, несмотря на какие-то болевые моменты.
— Не тяготит ли такая интенсивная социальная жизнь после двух лет социальной депривации?
— Во-первых, я сам соскучился по этому. Вы же понимаете, что там общение было очень ограничено, что связано с пребыванием в камерах. Или, если говорить о колонии, люди, с которыми общаешься, — это либо уголовники, либо «ополченцы», и не можешь открываться, проговорить те моменты, что мог бы сказать. К тому же за тобой наблюдают и требуют воздерживаться от политических разговоров. А человек — существо социальное. Он способен чувствовать не только сенсорный, но и социальный голод. И как раз нужно, чтобы с тобой могли пообщаться от сердца к сердцу.
— Касательно общения в заключении: многие ученые, когда попадали в тюрьму, в лагеря, продолжали свою научную работу, хотя бы мысленно, и э\то помогало им не потерять рассудок и ощущение реальности. Была ли у вас такая возможность, и облегчило ли это вашу жизнь в неволе?
— Так и было. Только узнавали, кто я — у людей есть интерес к религиозным вопросам, — очень много расспрашивали, я даже читал лекции. Развернутые лекции, если говорить об Исламе — по истории Ислама, истории жизни пророка Мухаммада, по истории Ислама в Украине, об особенностях течений и т. д. — чтобы снять те наслоения, которые очень часто появляются у людей, смотрящих телевидение.
У них есть определенные ассоциации, но люди не очень разбираются в вопросах религии и духовных вопросах в широком смысле. И это давало мне такое интеллектуальное открытие, я мог спокойно разговаривать на эти темы... Хотя потом оперативные работники узнавали о таких лекциях, вызвали и говорили: «Прекратите пропаганду!» Именно так.
— Даже это — пропаганда, на их взгляд?
— Даже это. И все время, начиная от СИЗО и до колонии, они подозревали, что я веду определенную работу, подстрекаю. Надзиратели даже написали докладную записку своему руководству, что я здесь создал проукраинскую антиДНРовскую группу и практически готовлю восстание.
Часто люди зачастую сбиты с толку: не могли понять, кто я и что там делаю. Ведь там были в основном уголовники.
Отдельный момент — стихи, которые там писал — для себя, для души. Это тоже было окошком, через него я мог дышать.
— Помогают ли преподавательские навыки установления контакта с учениками в ситуации, когда контакт надо установить с другими заключенными, а еще — с надзирателями? Или надзиратели требуют какого-то специфического подхода?
— Вы знаете, я столько лет читал лекции по эмоциональному интеллекту — это помогает. Ты остаешься ассертивным, имеешь свое мировоззрение, мироощущение — а с другой стороны видишь перед собой другую душу. Ты должен быть эмпатичным. И благодаря этому строишь беседу так, чтобы, несмотря на мировоззрение и политический выбор собеседника, вести диалог с его душой. Глядя в глаза, обращаешься к его душе — и это срабатывает.
— Насколько они охотно смотрят в глаза?
— Я интересовал их как феномен, понимаете? Даже тех, кто, «охранял». Они просили мои книги, чтобы я написал им пожелания, и многие из уголовников передавали мне мои книги — я их раздавал.
Были среди них и мусульмане, и когда узнавали, что у меня есть работы об Исламе, просили (своих знакомых. — Ред.), чтобы передали эту литературу с воли. И когда уже выходили из колонии — брали их на память... Кто бы мог подумать, когда эти книги издавались! И у них возникали вопросы, что я здесь делаю.
Даже те, кого называют, извиняюсь, «блаткомитет», относились с уважением, подходили. Там был один человек из этого «комитета» — из Азербайджана, 28 лет в колониях. Он говорил: «Брат, ты знаешь, в любой точке земного шара мы тебя поддержим!» Конечно уважение было, потому что они не понимали этот феномен — почему я здесь.
— Было интересно прочитать ваши слова, что песню «Океана Эльзы» «Така, як ти» вы чаще всего слышали в неволе. Откуда в колонии «ДНР» такая «бандеровская» группа?
— Вы знаете, люди, видимо, иначе мыслили. Там был один парень, он вообще хорошо поет, — и он все время пел эту песню. Даже один из россиян — в местах заключения много россиян, тем или иным образом оказавшихся за решеткой в Украине, — и этот русский также пел эту песню.
— На оккупированной территории остались украинские исправительные учреждения. Там тот же контингент, что отбывал наказание в момент захвата? Или предыдущих заключенных выпустили?
— Нет, там отбывают наказание люди еще с украинских времен. Я знал тех, кто сидит еще с 2010, 2011 года — и сидеть им было еще до 2020-х. Их никто не выпускал. Многие из них писали письма, чтобы им позволили досидеть свой срок на подконтрольной территории, и даже были такие обмены, например, в апреле 2017 года. Не припомню точно, кажется, 27 человек поехали на подконтрольную территорию отбывать свой срок. Желающих много, но не всех меняют…
— Перед следующим вопросом хотела бы поздравить вас с назначением на должность старшего научного сотрудника отделения религиоведения Института философии НАН Украины. Есть ли какие-то конкретные проекты, над которыми начнете работать с 1 февраля?
— Да, 27-го [декабря 2017 года. — Ред.] меня освободили, а уже 28-го, сразу же, Анатолий Николаевич Колодный пошел к академику Патону (президенту НАН Украины. — Ред.) с просьбой, чтобы открыли эту должность. Они ждали меня, и я им очень благодарен.
Планов и проектов много, надо сесть и расписать. Ежедневно поступают новые предложения. Например, сегодня общался с Блаженнейшим Святославом (предстоятелем УГКЦ. — Ред.) — он предлагает сделать книгу наших бесед.
Это время необходимо как-то наверстывать... Было о чем подумать за эти два года.
— 10 января в пресс-центре «Главкома» состоялась пресс-конференция на тему «Религиозная ситуация в современной Украине: итоги 2017 и перспективы». Сейчас именно вы — единственный ученый-религиовед, который так глубоко погрузился в реалии оккупированных территорий Донбасса. Может ли вера в Бога в будущем объединить украинцев, или, наоборот, станет еще одной причиной раздора и взаимного недоверия, как в противостоянии сторонников Киевского и Московского патриархатов в свете недавних событий в Запорожье?
— Спасибо за вопрос. Понимаете, если человек действительно верит, у него не может быть ненависти к другим. Я всегда помню этот диалог, в котором Рабия, когда ее спросили, ненавидит ли она Шайтана, Иблиса, ответила, что в ее сердце столько любви к Аллаху, что там нет места ненависти. Дескать, кто такой Шайтан? Я люблю Аллаха.
Если человек верит — он не может жить ненавистью. Он должен жить любовью и находить в ней точки соприкосновения с другими, на этой платформе любви. А если это просто религиозная форма — многие носят религиозное одеяние, но там (прижимает руку к сердцу. — Ред.) ничего не меняется — они вносят в религию светское, а не духовное, и это может быть моментом раздора. Именно таких религиозных людей могут использовать представители разных течений, прежде всего политических. И это может вызвать проблемы. Поэтому нам нужно работать, чтобы люди были действительно духовными, не номинально — искренне набожными.
— Что касается оккупированных территорий и манипуляций политических течений: если проведем параллели с другими местами, где было разрушительное военное вмешательство РФ, то, например, в Сирии это обернулось разгулом ИГИЛ. Видели ли вы какое-то основание, чтобы подобный феномен массово возник на оккупированных территориях, только с поправкой на другую декларируемую религию?
— Там был и «православный ИГИЛ» — «Русская православная армия».
— Но местный ли это феномен?
— Там были и местные. Во-вторых, я видел много людей, которых как религиовед определяю как неоязычников. Они создали свое видение — псевдославянское и псевдоязыческое, — и распространяют эти идеи. Это причудливая структура, но она охватывает очень много так называемых «ополченцев».
Далее — активность Московского патриархата, который «окормляет», опекает всех, кто с той стороны [линии разграничения. — Ред.]. И они несут идеи «русского мира», имперскую идею, идущую в обертке будто бы «взвешенного отношения», «мировоззренческого выбора людей». Но в реальности это — ужас. Когда меня пытали, постоянно были эти крики: «Мы — русский мир!» — так кричали. Это — реалии.
— В какой мере они вообще ассоциируют себя с этой религиозной традицией? У них там тоже по кабинетам целые иконостасы?
— Да, я видел в кабинетах: Николай II, Сталин, Дзержинский, Путин…
— Сталина иконы хотя бы не висят?
— Пока еще не иконы, но для них это почти иконы.
— Семьи воинов АТО делятся, что бойцы приносят войну домой. Пленники тоже приносят этот свой плен домой?
— Я бы не хотел этого делать. Думаю, мы должны приносить опыт — да, но приносить страдания, переживания, которые были там, и бередить эту рану семьи — неправильно. Это — неправильно! Психологию этого феномена я понимаю, но человек должен иметь ответственность не только за себя. Не говорить миру: «Смотрите, я здесь страдал, а вы...» — так нельзя!
Ты должен нести добро, должен превратить этот опыт в позитивный. Должен построить новую страну, свою семью... Близкие ждали, они тебя любят — верни им эту любовь! Стань любовью! Это — главное. А приносить свои страдания... (горько улыбается. — Ред.) Пусть меньше видят, как у тебя что-то болит.
— Были ли среди освобожденных вместе с вами люди, которых... не дождались? Отчаялись друзья, ушла жена?
— У людей много проблем. Например, когда у близких — другие взгляды, особенно у тех, кто живет на оккупированных территориях. И такие освобожденные стали... изгнанниками. У них почти никого нет. Кстати, вы видели: когда мы прилетели, там стоял парень — он в СИЗО сидел напротив меня в камере. У него никого нет. Еще вместе с ним сидел парень, очень жаждущий знаний, — кстати, его там осудили на 32 года, — и у него также остались в Макеевке все родные. И все, кто остался, его не воспринимают.
— Что можно сделать для них? Вы, наверное, видели волонтеров, которые пытались помогать новоприбывшим, но что можно сделать более системно?
— Это очень хорошие волонтеры, и теперь это такая активная часть гражданского общества. Но нужно понимать, что освобожденные имеют не только материальные потребности. Им приносят одежду, поесть — они удовлетворили этот уровень; нашли жилье — дальше что? А дальше — жизнь: 20, 30, 40 лет. И их надо окружить любовью, дать им духовную пищу — это главное. Мы не должны терять их как людей. Вы же знаете, [люди это переживают. — Ред.] кто как: один начнет пить, другой вообще сойдет с ума... Эти проблемы можно решить только любовью, только духовной опекой.
— Видите ли вы в перспективе возможность какого межрелигиозного проекта, скажем, на базе Института философии, или инициативной группы для помощи тем, кто был в плену, в заложниках?
— Да, это интересная идея. Именно сегодня, разговаривая с Блаженнейшим Святославом, услышал от него, что он также хотел бы достучаться до тех ребят, что находятся в Феофании. У них есть проблемы — не только материальные, но и духовные, психологические. Надо, чтобы с ними разговаривали, беря во внимание страдания, которые они перенесли, но не копаясь в ранах. Надо выводить их на свет, чтобы они увидели после выхода из больницы, что не будут брошены и забыты. Надо, чтобы представители различных религиозных, духовных общин с такими людьми работали.
Я продолжу диалоговую работу с представителями разных конфессий, которую вел еще в Донецке. Саид-хазрат (Саид Исмагилов, муфтий ДУМУ «Умма». — Ред.) знает об этом. Это диалог с религиозными общинами с целью не мировоззренческих дискуссий, а поиска точек соприкосновения, чтобы работать вместе в социальном пространстве.
Беседовала Татьяна Евлоева
