Не успела осесть пыль после обрушения башен в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года, как начались лихорадочные поиски “умеренных мусульман” – людей, которые предоставят нужные ответы, которые дистанцируются от этого безобразия и осудят эти акты насилия “мусульманских экстремистов”, “исламских фундаменталистов” и “исламистов”. Быстро появились две различных категории мусульман: “хорошие” и “плохие”, “умеренные”, “либералы” и “секуляристы” против “фундаменталистов”, “экстремистов” и “исламистов”.
Такое разделение на категории не ново. В литературе, написанной во время колониальной эпохи, в конце XIX и начале XX столетий, особенно учеными-востоковедами Британии и Франции, мусульмане изображались в такой же бинарной манере. “Хорошие” мусульмане это те, кто или сотрудничал с колонизаторами, или принимал ценности и обычаи довлеющей власти. Остальных, “плохих” мусульман, тех кто “оказывал сопротивление” религиозное, культурное или политическое, постоянно поносили, относя к категории “других” и подавляя как “представляющих опасность”. Времена изменились, но старые взгляды и упрощенный подход по-прежнему отбрасывают тень на нынешние дебаты об исламе в интеллектуальных кругах, в политике и СМИ. Одна из причин, по которой столь многие мусульманские мыслители, деятели и реформаторы пытаются сегодня избежать ярлыка “умеренных” – это чувство, что продаешь свою религию Западу, с его удушающей терминологией.
Так что же именно мы обсуждаем? Религиозные или теологические практики? Политические позиции? Склонность к насилию? Враждебность к Западу? Что мы имеем в виду, относя кого-то к “умеренным” мусульманам?
В основе современных рассуждений об “умеренных” и их поисков лежит смешение понятий. Ислам, как считается, не проводит различия между религией и политикой; таким образом позволительно использовать самые общие описательные термины, не различая религиозные концепции и практики от политических программ и действий. Принять такое упрощенное восприятие мусульман, и “мусульманского мира”, означает отмести прочь самые элементарные описательные и аналитические принципы, которые мы обычно применяем в столь различных областях, как теология и закон с одной стороны, и социальные науки и политическая теория с другой. Учитывая всеми признаваемую сложность этой довольно чувствительной темы, нам бы следовало начать с упорядочивания приоритетов: во-первых, с вопроса о религиозных терминов. Можем ли мы говорить об умеренности, противопоставляя ее излишествам в том, как мусульмане практикуют свою религию? И как нам следует классифицировать различные теологические направления, сосуществующие внутри ислама?
Тема умеренности в религиозной практике постоянно фигурировала в исламской литературе с самого начала, при жизни пророка Мухаммада в начале VII-го столетия. В Коране и сопровождающей его пророческой традиции мусульман – мужчин и женщин – призывают проявлять умеренность во всех аспектах их религиозной жизни. “Бог желает облегчения для вас, и не желает трудностей”, напоминает нам Коран, а Мухаммад подтверждает: “Облегчайте, а не усложняйте”. В качестве примера предупреждения верующих от чрезмерности часто приводят облегчение обязанностей поста в месяц Рамадан для путешествующих. Такие методы, с самого начала, применяло большинство мусульманских ученых для понимания цитаты из Корана, описывающей мусульман как “общину умеренности”.
В течение первого так называемого исламского столетия (или VIII-го века) проявились две интерпретации религиозной практики: ахль аль-’азима, которые применяли к учениям букву закона, не принимая в расчет ни контекст, ни необходимость “облегчать”; и ахль ар-рукхас, которые рассматривали не только эти факторы, но и потребность проявлять гибкость соответственно социальному контексту своего времени, не говоря уже о случаях нужности (хаджа) и необходимости (дарура). На протяжении последних 13 столетий большинство исламских ученых и мусульман по всему миру (как сунниты, так и шииты, вне зависимости от школы фикха) пропагандировали и следовали путем умеренности и гибкости в практике своей религии. Строго следуя основополагающим принципам (таким как вероубеждение или акыда, включающее в себя ежедневную пятикратную молитву и пост в Рамадан, а также запреты, например, на алкоголь и свинину), они приспосабливались к новой обстановке и меняющимся временам (например, интегрируя отдельные аспекты новых культур, вынося мнения по поводу новейших научных и технологических открытий и т.д.).
Именно на этом уровне мы можем увидеть первое появление заблуждений относительно мусульманской умеренности. В западных обществах, где практика и заметность религии на бытовом уровне близки к нулю (даже в Соединенных Штатах, где религия как культурная и моральная точка отсчета имеет относительно сильную позицию), говорящий о ежедневных молитвах, посте, об основанных на религии моральных обязательствах, запретах и правилах одежды часто автоматически оказывается на грани крайности.
С этой искаженной точки зрения умеренными мусульманами являются те, кто не выделяется одеждой, употребляет алкоголь, и соблюдает свою религию “как и мы нашу” – то есть не так чтобы очень, или, по крайней мере, чтобы это было никому незаметно. Но наша история, культура и точки отсчета не абсолютно одинаковые; понятие умеренности нужно изучать внутри соответствующей системы координат. Оно не может быть навязано извне.
Однако, в то же время мусульмане не могут, или не должны отрицать, что среди всех разнообразных течений, которые существуют в преимущественно мусульманских странах и сообществах – буквалистов, традиционалистов, реформаторов, рационалистов, мистиков и даже приверженцев чистой политики – можно обнаружить порой догматические и доходящие до крайностей толкования. И в основном сегодня самое ограниченное толкование религии мы встречаем именно у буквалистских, традиционалистских и политизированных течений исламской мысли по всему миру. Им свойственно выносить юридические заключения, касающиеся религиозной практики, культурного поведения, человеческих отношений, прав женщин и отношений с “немусульманами”, не принимая во внимание ни социальный, ни исторический контекст.
Что касается немусульман, некоторые группы (некоторые из буквалистов в Саудовской Аравии или традиционалисты-таблиговцы в Пакистане) не рекомендуют мусульманам вступать в отношения с христианами, иудеями или атеистами, и даже советуют занять несколько враждебную позицию. Некоторые из этих немногочисленных мусульманских групп – особенно так называемые такфиристы – критикуют другие существующие среди мусульман тенденции, доходя до того, что подвергают сомнению исламский характер их веры и религиозной практики.
Те, кто считает себя реформистами, часто подвергаются критике во внутренних мусульманских дебатах за то, что “вышли из ислама” в своих поисках контекста и “нового понимания” религиозных текстов. На Западе, так же как и в Азии и Африке, меня неоднократно называли кяфиром (неверующим), муртадом (отступником) или самозванцем, пытающимся фальсифицировать ислам и уничтожить его изнутри. Такое случается со многими мусульманскими реформистами, которых, парадоксальным образом, некоторые правые круги на Западе в то же время считают “фундаменталистами” и “экстремистами”.
Но, пожалуй, более тревожной и усиливающей опасность любых попыток категоризировать извне является существующая среди некоторых реформистских, рационалистических или склонных к мистицизму движений занимать в своем тесном кругу такую же догматическую позицию по отношению к своим собратьям по религии, ставя под сомнение их правомочность в самой категоричной манере. Умеренность многомерна, и выражается она не только по отношению к Западу или “немусульманам”.
Более пристальный анализ политических позиций буквалистов, традиционалистов, рационалистов, реформистов и мистиков еще более затрудняет понимание. Я считаю, что вопрос политической умеренности часто субъективен. Ярким примером этого является Афганистан: Тех же самых людей, которых два десятилетия назад приветствовали как “борцов за свободу” против советского вторжения, сегодня называют “террористами”, когда они сопротивляются англо-американской оккупации своей страны. И каждый готов осудить террористические акты против гражданского населения Нью-Йорка, Рабата, Бали, Аммана, Мадрида и Лондона, но как назвать движения сопротивления в Ираке, Афганистане или Палестине, борющиеся против иностранной оккупации, которую они считают незаконной и недозволенной? Считать ли мусульманских членов сопротивления “экстремистами”, если “умеренными” становятся те, кто принимает оккупационное присутствие американских и британских войск? Кто решает, и на основании каких критериев?
Мне довелось на своей шкуре испытать подобную смену определений. Однажды газета “Washington Post” назвала меня “мусульманским Мартином Лютером”, и тут же “Sun” заклеймила “воинствующим исламистом”. В 2003 году в Госдепартаменте США меня принимали как “открытого” и “умеренного” мусульманина. Менее года спустя, при той же администрации Буша, критические высказывания об американской политике в Ираке и Палестине (где я признаю законность сопротивления, никоим образом не оправдывая при этом атак на гражданское население и тех, кто не принимает участия в боевых действиях) превратили меня в потенциального “пособника терроризма” и ”экстремиста”. Мне запретили въезд в Соединенные Штаты. Затем, шесть лет спустя, власти США сняли с меня все связанные с терроризмом и экстремизмом обвинения. Администрация Обамы решила, что мое мнение не представляет опасности и что я могу быть полезен в критическом обсуждении ислама: теперь мне позволено приезжать в Соединенные Штаты.
Но нападки на меня продолжаются. Будучи внуком Хасана аль-Банны, основателя “Братьев-мусульман” – старейшего и крупнейшего исламского политического движения в мире – я опасен по определению, и слушать меня не следует. Ислам, заявляют мои оппоненты, допускает умалчивание и притворство (такийя), и меня обвиняют в использовании этого на всю катушку: все то, что так мило западной аудитории, на самом деле является всего лишь презентабельной стороной некоего тайного плана – утверждается, что я хочу исламизировать современность, Европу и европейцев, весь Запад. Так как же я могу быть “умеренным”, спрашивают они.
Дело не только в том, что политическая “умеренность” является понятием довольно неопределенным, еще больше затрудняет анализ смешение религиозной и политической сфер. Люди сразу, и слишком поспешно, полагают, что если женщина или мужчина религиозно “либеральны” в том, что касается соблюдения ислама, например, ношения хиджаба или употребления алкоголя, то он или она будут придерживаться столь же “либеральных” политических взглядов. По своему опыту могу сказать, что это совершенно не так. Есть очень много мусульман - политических деятелей, интеллектуалов и правозащитников – с либеральными взглядами и либерально соблюдающих религию, которые при этом открыто поддерживают самые жесткие диктаторские режимы и/или наиболее насильственные движения сопротивления повсюду, от Алжира до Франции. Так что умеренность в религии нельзя связывать с ее предполагаемым политическим эквивалентом. Однако на западе существует тенденция объединять эти категории.
Отношения с “Западом” предлагают еще один интересный стандарт, по которому оценивается политическая и религиозная позиция современных мусульман. Признающие насилие экстремистские группы рассматривают свои отношения с Западом только в плане абсолютного противостояния и враждебности, облеченной в язык религиозных, политических, культурных и экономических понятий. Тем не менее, подавляющее большинство мусульман в мире – в особенности западных мусульман – признают достижения западных обществ, требуя в то же время права определять для самих себя параметры своей “идентичности”, образ и манеру соблюдения религии, и свои духовные и моральные убеждения. В этом свете критика и отрицание Запада связаны только с отказом принимать политическое, экономическое или культурное превосходство.
Даже в рядах исламистов строго религиозный дискурс по отношению к Западу преимущественно умеренный, от Малайзии до Марокко, в том числе и в нынешнем исламистском правительстве Турции, чьей главной целью является вступление в демократический и светский Европейский Союз. Зона напряженности и латентного конфликта определяется не религией, и следовательно не имеет отношения ни к исламу, ни к “умеренным мусульманам”.
Кое-кому на Западе сегодня очень хочется отнести к умеренным мусульманам тех, кто незаметен, или выглядит так же как мы, кто поддерживает нас, или даже тех, кто принял условия своего подчинения. Соответственно, всех остальных они хотят объявить фундаменталистами или экстремистами. Такие своекорыстные суждения идеологические по природе, они ведут только к умственному смятению и мешают нам понять политическую и экономическую по сути природу этого вопроса. Они не могут помочь нам понять действующую в мусульманских обществах сложную динамику. После того, как мы осудили признающие насилие экстремистские группы, которые убивают невинных граждан якобы во имя ислама, необходимо двигаться дальше и поместить их политическую позицию в определенный контекст.
Существует и строго религиозное обсуждение понятия умеренности, формулируемое языком исламского права и основ веры. Если в него вникнуть – как это и должно быть – можно будет подходить к более насущным политическим вопросам с гораздо меньшей предвзятостью и наивностью. Никогда не следует забывать, что религиозная умеренность, как бы ее не определяли, прекрасно сочетается с радикальной, ненасильственной, демократической политической позицией, отрицающей все формы подчинения, эксплуатации и угнетения.
Тарик РАМАДАН, доктор философских наук, профессор Фрайбургского университета в Швейцарии, президент Мусульманской организации Швейцарии.
Статья была опубликована в “New Statement”
По материалам «ИсламНьюз»
Ссылки на тему:
Тарик Рамадан: Египет/Палестина - Стена позора
Тарик Рамадан: Мои соотечественники проголосовали за запрещение минаретов из страха
Тарик Рамадан: Мусульмане и Палестина
Мусульмане сегодня сталкиваются c фундаментальными проблемами
Т. Рамадан сравнивает стереотипы европейцев в отношении мусульман с предрассудками антисемитов
Тарик Рамадан: Папа должен занять ясную позицию в ближневосточном конфликте
Тарик Рамадан утверждает сосуществование ислама и демократии
